В афише режиссёрской лаборатории, состоявшейся в кузбасском Прокопьевске: Эразм Роттердамский, Лев Толстой, Август Стриндберг, Леонид Андреев.
Самая первая лаборатория в Прокопьевском драматическом театре состоялась одиннадцать лет назад, когда на пост главрежа этого театра ненадолго пришёл Марат Гацалов. Для театра малого шахтёрского города лаборатории, проходящие почти ежегодно, стали настоящей революцией. Труппа и зрители знакомились с современной драматургией и с новой режиссурой: Семён Серзин, Павел Зобнин, Олег Липовецкий, Вера Попова, Александр Черепанов, Александр Созонов, Иван Орлов. Пожалуй, в первую очередь благодаря лабораториям Прокопьевский драматический превратился в фестивальный театр. Эскизы, выросшие в спектакли, игрались на Фестивале театров малых городов и на «Маске Плюс».
В прошлом году вектор сменился. Очередная лаборатория, проведённая Павлом Рудневым, посвящалась не новейшим пьесам, с которыми уже десять лет ассоциируется Прокопьевский драматический, а «Неизвестной классике известных классиков» (так назвали эту лабораторию). Пожалуй, самый успешный прошлогодний опыт – «Город Эн» Леонида Добычина, поставленный Артёмом Устиновым, позднее ставший полноценным спектаклем, включённым в программу «Маски Плюс»-2022.
В этом году лабораторию, сохранившую прошлогоднее название и курс на классику, курировал Олег Лоевский. Прокопьевский драмтеатр выиграл Президентский грант для поддержки творческих проектов, благодаря которому нынешние показы и состоялись. Насколько известно, «Красный смех» Леонида Андреева никогда прежде не ставился в профессиональных российских театрах. Эскиз режиссёра Екатерины Петровой-Вербич в программке назван трагикомедией. Определение Лоевского точнее: «зомби-хоррор».
Петрова-Вербич увеличила градус безумия мемуаров офицера, потерявшего ноги и спятившего на войне. Опубликованный в 1904 году «Красный смех» – предчувствие, а эскиз Петровой-Вербич – осмысление милитаристского апокалипсиса ХХ века. Андреев разбил рассказ не на главы, а на «отрывки». Абзацы и предложения – как шрапнель. Замутнённое сознание героев как будто обожжено оружием массового поражения, наподобие напалма или ядерной бомбы, которого в начале ХХ века ещё не знали.
Герои спектакля попадают в инфернальное, почти мамлеевское пространство. Нет привнесённого текста, звучат только реплики из рассказа, но нарратив интересует режиссёра в последнюю очередь. У Леонида Андреева потерявшие человеческий облик солдаты собираются у самовара, надеясь стать такими, как до войны, но бытовые детали мирной жизни лишь подчёркивают непоправимую деформацию, случившуюся с каждым из них. Покосившийся стол с самоваром – один из центральных образов эскизного спектакля. Вокруг самовара стаканы – не с чаем, с кровью. Лица и костюмы актёров, напоминающих шутов и зомби одновременно, испачканы пудрой – отсылка и к пеплу, и к тлену, и к клоунскому гриму. В рассказе Андреева живые – вперемешку с трупами («точно не живые люди это шли, а армия бесплотных теней»). Режиссёр сделала персонажей, ещё двигающихся и произносящих слова, мертвецами. Они не в военной, а в гражданской одежде – отвоевались. Герой актёра Константина Тимофеева с профессорским портфелем, Анатолия Иванова – с авоськой, в которой болтается одинокий лимон. Иванов скажет реплику из рассказа: «А я только ради лимона и пришёл!».
Очутившись в игровом пространстве, персонажи с удивлением озираются. Ходят, натыкаясь друг на друга (у Андреева: «точно поражённые внезапной слепотой»). Гальваническая и заторможённая пластика. Речь громкая и отрывистая, как у глухих. На сцену попадают через проём, завешенный кроваво-красной шторой. Балансируя между явью и небытием, ненадолго покидают эту заколдованную реальность, возвращаясь к жизни, но потом снова появляются на подмостках.
На фото – эскиз «Красный смех» © Андрей Новашов
На задник проецируется самый садистский из популярных мультиков – «Том и Джерри». В реальности спектакля, как и в этом мультфильме, героев не пугают пулемётные очереди, прошивающие тела, оторванные руки, окровавленные лица, вывороченные кишки – как будто всё это понарошку. Человеческое сознание не в силах вместить столько смерти и ужаса. Трагичное почти переходит в комичное. Из динамиков (но не в зрительном зале) то и дело раздаются раскаты хохота.
Офицер, который у Леонида Андреева был рассказчиком, большую часть спектакля только наблюдает. В рассказе это тридцатилетний мужчина, состарившийся за считанные недели. Александр Огнёв в этой роли немолод и робок. С тихим проникновенным голосом, в мешковатой одежде, в детской шапочке с длинными лямками, он – последний, кто ещё не превратился в зомби. Ближе к финалу – его единственный монолог о том, что он наконец едет домой, что можно жить и без ног, и что больше всего хочет видеть, как растёт его сын. «Еду я на Родину!», – кричит из колонок Шевчук, перекрывая слова Огнёва. В следующем эпизоде персонаж Огнёва уже в цинковом гробу, рядом молча замерли родственники. «Меня ты поймёшь, лучше страны не найдёшь!», – поёт Жанна Агузарова. С самого начала на заднике загадочные цифры: 346, 347… На стенке гроба номер: 348.
«На какой-то войне», – транслируются на задник титры. После показа Екатерина Петрова-Вербич объяснила, что она, вслед за Леонидом Андреевым, рассказывала историю об абстрактной войне, и всё же ей ближе российские реалии. Отец Екатерины участвовал в двух Чеченских кампаниях, вернулся домой с осколком. И с совершенно изменившимся сознанием.
Режиссёру Дмитрию Акришу для лабораторного эскиза досталась пьеса Августа Стриндберга «Фрёкен Жюли». Актёры играют очень подробно – редкость для эскизного спектакля. Жюли Ольги Гардер убедительна в своей эмансипированности, может быть, даже хищности, и в умении себя подать. Но с самого начала в этой женщине есть некий слом, изъян, и ей не выйти победительницей. Играющая её соперницу Александра Булатова сперва кажется безропотной, но в решающий момент – волевая и уверенная. Её хрупкость и податливость столь же обманчивы, как властность Жюли. Герой Гочи Путкарадзе, за которого борются девушки, не приземлён, но витален. Вкусно пьёт пиво. Двигается с ленцой, за которой угадывается недюжинная сила. Умеет быть галантным, но не прикидывается аристократом, понимая, что выживают прагматичные, а не утончённые. Акриш придумал, что за молодыми персонажами наблюдают они сами в старости. Как заметила зрительница на обсуждении, «слушаешь молодых актёров, а смотришь на пожилых».
На фото – эскиз «Власть тьмы» © Андрей Новашов
Толстовскую «Власть тьмы» поставила Елизавета Бондарь. Текст не осовременен, но сыгран как сегодняшний. Спектакль шёл на главной сцене, закрытой на реконструкцию, стулья для зрителей поставили прямо на подмостках. Металлические строительные леса за спинами актёра воспринимались как решётка, не дающая героям отступить, вырваться. Прожекторы выхватывают из пространства, погружённого в темноту, то одного, то другого героя. Главный – детоубийца Никита – с ног до головы в чёрном. Дмитрии Ячменёв играет Никиту нервным, резким, обозлённым. Но не бездушным. Просто к нему липнет мрак, который излучают другие.
Кульминацией этого эскизного спектакля стала сцена, где Ячменёва-Никиту убеждают убить младенца. Актёры сидят на строенных креслах, держа в руках листы с текстом. В решающий момент все и всё будто застыли, но внутреннее напряжение достигает такого накала, что Ячменёв, из глаз которого катятся слёзы, кажется, вот-вот лишится чувств или сойдёт с ума.
«Похвала Глупости» Эразма Роттердамского для российских театров тоже «неизвестная классика», прежде не ставившаяся. На прокопьевской лаборатории «Похвалу» поставила Светлана Баженова – учившаяся у Николая Коляды актриса, драматург и режиссёр. Моралистические сентенции от обратного, опубликованные в ХVI веке, она вложила в уста сегодняшних влогеров – экстремалов-руферов, домохозяйки, которая тридцать лет остаётся с опостылевшим мужем и учит семейному счастью других; доморощенного псевдо-психолога, спившейся художницы. Сама Светлана сыграла тележурналистку, интервьюирующую других героев. Режиссёр, по сути, написала собственную пьесу – эдакий вербатим с вкраплениями цитат из «Похвалы». Строки Роттердамского актёры примеряют, будто костюмы из музея, но, если продолжить аналогию, древние платья сидят на них как влитые. Показ состоялся в круглом трюме под сценой. В прологе руферы, схватившись за верёвки, свесившись вниз головой и уперевшись ногами в поворотный круг, проезжают мимо зрителей. В этот момент вспоминаешь другого классика, Шекспира: «Такие времена настанут, что все ходить ногами станут».
Выходит, за последние четыреста-пятьсот лет человечество не поумнело. Звучащие в финале эскиза заголовки сегодняшних новостей только доказывают эту мысль режиссёра.
Источник: oteatre.info
